« Они все, садясь перед камерой после выступления, улыбаются, машут, делают жесты символичные, понятные только близким… Бобрин не улыбался. Он взялся за голову, он поник. Глаза запали, щеки ввалились. Он отдал себя целиком за пять безупречных минут произвольной программы, и потом вокруг него сделалось вроде бы тихо и пусто, словно он ступил на горную вершину, к которой долго шел. И тишина была в нем.
Накануне позвонил из Ленинграда Овчинников. В Инсбрук он не смог приехать. Голос Бобрина, совсем упавший, не узнал: это было после срыва каскада в короткой. Сказал, что Игорь сам все знает, что помнит – должен помнить - прокат произвольной перед отъездом: какая радость была тогда – радость свободы совершенного владения телом. Целью Овчинникова было вызвать в Бобрине это ощущение назавтра.
Отнюдь, не отличающийся пылкой чувствительностью, вечно иронически прищуренный, Овчинников после этого контрольного проката вскочил и зааплодировал на весь каток. Он увидел эталон, к которому надо стремиться.
Что касается Бобрина, то Овчинников считает, что еще год назад ему было, образно говоря, 22, а сейчас исполнилось 27, то есть пришел его подлинный возраст.
Кто взрослеет раньше, кто позже. У натур незаурядных это в особенности по-разному происходит, порой талант долго владеет ими, пока они сами им не овладеют. Это как в поэзии, когда строки сперва сами льются, потом приходит черед их отливать, но каждая тогда – металл.
Талант Бобрина… Как бы поточнее? Приходит на ум, что он артистический, по преимуществу комический, вспоминается вереница остроумных и озорных миниспектаклей из показательных концертов. Но не в них главная суть. Кроме того, замечали ли вы, что их роднит грустноватая доброта, с которой Игорь изображает и недотепу-ковбоя, и нелепо старательного партнера из сценки «Парное катание»? И ранние тем же отличались работы – «Футболист», «Одессит», «Чаплин». На них на всех флер именно чаплинской печальной усмешки над растерянностью и мучительной сосредоточенностью маленького человека перед катящимся на него земным шаром. Чувствуя это, понимаешь, каким таинственным образом уживается юмор с лирической натурой Игоря.
Он перевоплощается и остается собой. То же и в коротких программах: «Дирижер бала» с вьющимся бантом – Бобрин в экстазе радости жизни, «Паганини» - драматизм Бобрина, «Раненая птица» - смятение и борение.
Он разный – внезапно распахнутый и столь же внезапно наглухо закрытый, отъединенный и умеющий дружить преданно и верно (как с Моисеевой и Миненковым), солнечный и меланхоличный, по-детски доверчивый, обидчивый, убитый тем, что ненароком обидел другого, чего якобы обиженный просто не заметил.
Но я о таланте. Он, по-моему, в удивительной остроте восприятия окружающего, будь то музыка, стихи, красота природы, человека, поступка. Он тянется к гармонии, дисгармония – событий, или отношений - заставляет его страдать.
Порой на тренировках он ведет себя непредсказуемо: переполненный некими внешними впечатлениями, танцует что-то фантастическое под чужую музыку, или совсем без музыки – она в нем. Иногда ему позарез нужны клюшка и шайба, чтобы кинуть разок в борт: разок – и будет. Хотя вообще в хоккей может играть часами. И петь под гитару за полночь, а утром не опоздать на тренировку. И писать на клочках какие-то поэтические строфы, или диковинную рваную прозу – это просто мимолетный всплеск сиюминутных чувств, это никому почти не показывается, разве что, самым близким.
Но я о таланте. Он еще и в том, что острота видения, слышания, ощущения властно, неустанно, порой до боли, требует от Игоря, чтобы он этим всем делился. Делился с людьми собой. Но тогда так, как он жаждешь выплеснуться, недолго расплескать себя. Увлечься, ошибиться, упасть. Бобрин много бился об лед в переносном и в прямом смысле, в поисках не то что внутреннего покоя (быть спокойным ему не дано), но умения оставаться хозяином вдохновения, сочетать полет души с трудом конька.
Ему многое мешало. Нельзя сказать, что он не умел работать – работал жадно, до того, что приходилось унимать. Мешала, по-моему, фантазия, заранее бурно разворачивавшая картины грядущих успехов, или неудач. Мешало неумение перед соревнованиями изолироваться от внешних раздражителей: ведь за несколько минут до катания лишнее слово, порой, сказать ему – все равно, что за нерв дернуть. И вот взрослость, о которой говорит Овчинников, это обретенное, наконец, Бобриным умение надевать броню – черта большого спортсмена. Там под шлемом и латами идет работа созидания мысленного и чувственного образа будущего движения. Она логично раскладывается на фазы, занимает тебя целиком, не дает вспыхивать чрезмерному волнению, вытесняя опасения и напряженностью своей, мешая расслабиться.
Впрочем, если бы я трактовал ситуацию так, что был один Бобрин, и « по щучьему велению» стал другой, вы бы мне все равно не поверили. Тут совпадение нескольких факторов.
Союз с Овчинниковым. Юрий в пору выступлений, пусть не в совершенстве, но бронировать себя умел. Недаром был одним из лучших мастеров произвольного катания в мире. Умел, но тоже научился через борьбу с собой. Научился, но не всему, не до конца, и сейчас, как я сказал, анализирует собственные ошибки.
Контакт с сотрудниками сектора фигурного катания ВНИИФК – они помогают Игорю. Собственное трезвое понимание, что пришло – никуда не деться! – время не подавать, а оправдывать надежды. Понимание, наконец, что когда тебя часто нет дома, где ждет жена Наташа, бывшая фигуристка (она недавно окончила филфак университета), испытавшая все, что испытываешь ты, и , значит, особенно остро переживающая за тебя, ждет четырехлетний Максим, которому тебя не хватает, то это все оправданно, коль ты добиваешься цели.
… Он слышал музыку и больше ничего. Ребята из нашей команды голос сорвали, когда он прыгнул тройной лутц, а он не слышал. Была, как он сказал, работа, а в ней отдельные «звездочки». Одна во фрагменте, где он воображаемым мячиком жонглирует, до него докатились аплодисменты. Он там мячик выкидывает каждый раз по-разному, с разным лицом, а здесь состроил от полноты души потешную мину, и зрители засмеялись…
После того, как он понял, что позади все тройные, кроме сальхова, мелькнуло опасение – все-таки шла последняя минута катания, он подустал, но сальхов сам собой вышел, и так стало хорошо – от радости все внутри заклокотало. Ну, а что за голову перед камерой хватался – этого решительно не помнит.
Потом сразу ушел из Дворца, ходил по улице, ждал решения…
Рядом стоял телевизионный автобус «Куда не повернусь, вижу экран в окне, и кто-то тройной прыгает» Пяти таких безошибочных как у него тройных прыжков, однако, ни у кого не было. … Рассказ о нем пока без конца. Не потому, что вот-вот чемпионат мира, и как оно там сложится неизвестно. Потому без конца, что кажется мне, Бобрину жить и жить на льду, и талант его еще новыми красками заиграет»
- там еще есть начало 
. Но можно почитать в оригинале по ссылке 
прошмакать старой перечнице 
